Песня о жирафе
Перед смертью отступает все. Мое детство, мои первые фото, где я плачу за мамой, сжав дрожащие кулачки, моя беззубая улыбка девочки-снежинки в новогоднем марлевом платьице, моя обстриженная налысо кукла и мои слезы, потому что у куклы не хотят расти волосы. Наслюненные карандаши, первый рисунок - яркая принцесса на ногах-палочках, первый мальчик, которого я взяла за руку и привела в нашу компанию, сказав, что теперь он будет гулять с нами и не дай бог кто его обидит. Тайные закоулки школьного двора, записочки, дразнилки, разрисованный до безобразия портфель и сползающие белые гольфы. Песня о жирафе, которую поет детский хор, моя звенящая партия для первого голоса и незабываемый запах сцены с деревянными подмостками и пыльными бархатными шторами. Когда шторы снова раздвигаются, там больше никого нет, и в этом своем сне я вижу только маленькую девочку, которая присела возле тела двадцатилетнего юноши и напевает ему его последнюю песню. Девочка не хочет думать, что она большая, что у нее есть сын, то ли есть, то ли его нет, так это все странно, и в каком месте почувствовать его присутствие, как это почувствовать, а то можно подумать, что его не было. Но, может быть, его и не было вовсе, думает она. Но если его не было, тогда не было и меня. И в этом месте ее история заканчивается. В этом странном безлюдном месте с идеальной акустикой и повторяющимся, бьющимся о стены эхом. И здесь отступает все. Отступает сама она, сложив руки на груди. Отступает память, потому что ей больше некому принадлежать. Старенький никон с потертым ремнем, пачка чьих-то детских фото, пустые рамки, все лежит нетронутое. Ворох детских вещей, где змеями переплелись разноцветные колготки, в три погибели изогнутые батники с зияющими раструбами для рук, растрепанные первые прописи, игрушечный грузовик с отломанным кузовом. Ничего этого нету. Это просто сон, который начался и закончился в одну ночь. Мне кажется, ее, эту девочку, можно было бы узнать в каких-то усталых старых тетках, которые едут в городских автобусах, прижимая к груди авоськи. Или, может, в трясущихся от вида приближающейся вечности бабушек, сидящих на облупленных лавочках. Им, на самом деле, так мало лет, и они так напуганы. Или она скрывается под видом высохших и давно бесполых существ, коротающих свои дни в хосписах. Их не хочет даже смерть. Даже смерть отступила от вида самой себя. В их выцветших глазах уже ни боли, ни страха, ни сожаления. Их лица опрокинуты к высокому небу, а руки скрючены, как ветви старого дерева. Они всем телом колышутся на ветру и в такт тихонько напевают песню про жирафа. Который гуляет важно, словно граф.
2020-02-13
