Хорхе Букаи дает такую последовательность переживания потери – 1) отрицание, 2) боль, 3) ярость, 4) отчаянье/одиночество, 5) слияние/возврат, 6) принятие/отделение. Это также похоже на Кюблер-Росс. Букаи описывает процесс рубцевания раны. Если рана, конечно, не смертельная.
Со мной не случилось того, что описывает Букаи. У меня не заживает. Наоборот, «чем больше дней, тем глубже рана в ней».
Мои процессы пошли наизнанку. После сообщения о смерти сына, первое, что во мне возникло - не крик, не боль, не отрицание, а страшное, безмолвное ощущение пустоты и одиночества, как будто я на всей земле одна. Это была сквозная дыра навылет. Ярости вообще не было. Я приехала на место происшествия, хладнокровно, все с той же дырой в груди осмотрела тело, обстановку, отправила тело в морг, ответила на все вопросы следователя. Дыра была такая огромная, она была больше, чем я сама, так что она почти сгибала меня вдвое. На похоронах я не плакала возле тела, только когда прикоснулась к тому месту, где был шов от вскрытия, я зарычала как волчица. Я так страшно рычала, что люди, пришедшие прощаться, не выдерживали и выпрыгивали из часовенки. Даже организатор ритуала закрыла уши и в полуприседе куда-то сбежала. А потом у меня начались схватки, прямо возле гроба. Я рождала своего сына обратно. На гребне каждой накатывающей волны подруга держала меня за руку, чтоб меня не разнесло, и все время твердила "дыши", "дыши". После похорон я плакала три месяца безостановочно, но потом больше уже никогда не плакала. Оставаться слабой было опасно, потому что начались нападения, и глаза мои высохли, а линия рта затвердела. Но пока плакала, было бешеное двигательное возбуждение, меня невозможно было усадить, я носилась по комнате, не приседая. От этого сбросила много веса. Ощущение "этого не может быть", "это не про меня" пришло больше чем через год. Как-то в одну из ночей я открыла для себя это. Сейчас живу с этим открытием. Я давно не оплакиваю его смерть, во мне нет грусти. Есть ощущение не проходящего ужаса, дикого страха и какой-то скрежещущей лязгающей пустоты. Нет чувств, есть только ощущения, они внутри тела. Это все происходит в виде панических атак, ощущения расплавления, "растекания" мозга, все той же дыры, сквозь которую вылетает со свистом, подобно как из шарика воздух, мое дыхание - и моя жизнь. И, конечно, эта всепоглощающая боль, которую не может вместить даже весь мир вокруг меня. Она хлещет из меня как из продырявленной трубы и заливает все вокруг. Все обезображено болью. Лица людей, дома, каждая линия кладки кирпича, каждый кирпич сам по себе, каждое окно и каждая занавеска на нем. Деревья, ветки, сигналы машин, асфальт, лужи – на это невозможно смотреть и к этому невозможно прикасаться. Ноги отказываются ходить, а руки – держать, и через полтора года запустился процесс аутопоглощения тканей организмом, когда организм сам себя убивает, расплавляя собственные кости, подобно тому как это происходит у умерших – у них это называется аутолиз, самопереваривание. Мертвому телу надо самое себя переварить, так нас создала природа, чтоб наш материал потом послужил удобрением для какого-нибудь кустика или деревца. Каким-то образом я подсоединилась к этому процессу самопереваривания, и кости мои все больше и больше отказываются мне служить, они расплавляются и стают как пластилин. Правая нога уже почти не сгибается, и по этому поводу я шучу, вспоминая фильм «Здравствуйте, я ваша тетя». Подобно полковнику с негнущейся ногой, я проговариваю – «я старый солдат, я не знаю слов любви». Я говорю здесь о том, что действительно предпочитаю не знать слов любви, а также самой любви, а также всего, что с ней связано. Слишком дорогая цена. Оно того не стоит. Если бы можно было все вернуть, я бы выбрала никогда не прикасаться к чувству любви и к своему материнству. У меня нет средств оплачивать это. Счета не оплачены, а долг растет. «Кредиторы» больше не дают взаймы, поэтому, как в старой сказке про Котигорошка, жадных птиц смерти мне приходится вскармливать собственным мясом, отрезая его налету от собственного тела. ПлачУ живой собой, своей плотью, и в этом месте это не метафора. Удивительное открытие – пока мы живы, мы вкушаем тело Христа. Но когда мы умерли, мы поглощаем собственное тело, и это ли не самое большое признание самого себя и самая неприкрытая и яростная любовь к себе?
Итог. У меня, условно говоря, это так - 1) отчаянье/одиночество («дыра в груди», 2) принятие/отделение («схватки» и «рождение» ребенка заново, теперь уже «для смерти»), 3) отрицание. Очевидно, моя рана оказалась смертельной. Я проделала обратный путь – от жизни к смерти, а не наоборот. И вместо рубцевания раны у меня идет расползание краев и распад тканей. Во мне происходит инволюция как в женщине – мои органы засохли и свернулись, они больше не хотят плодоносить. Я сейчас похожа на фабрику по переработке мусора – все, что было произведено во мне природой – все подлежит утилизации мною же. Шестеренки крутятся, жернова скрипят, замочки щелкают, - все, что было надеждой, тайной и свежим ростком – все это сжирается внутренним Молохом, перетирается на порох. Внешне всего этого не видно, но этот запах… который не перебивают даже крепкие духи… Запах смерти
Ребята, сегодня девятое число, число его рождения. Начало третьего триместра беременности. До девятого марта осталось три месяца. От дня его последнего рождения сегодня год и девять месяцев.
2020-12-09
Comments