НЕМНОГО О ТОМ, КАК МЫ ГОРЮЕМ
Для меня в горе могут быть задеты такие аспекты:
1) ядерная идентичность с ее протяженностью и непрерывностью (аспекты личного бессмертия, безопасности и справедливости - *заметим, что личное бессмертие проявляется в женщине через ее продолжение в ребенке, в мужчине – через продолжение в ребенке и деятельность): «я есть», «я буду всегда», «мир безопасен», «если все делать правильно, ничего плохого не случится». Это ответы на вопросы бытийности, существования и принятия миром («если моего продолжения нет, то и меня нет», «если мир может сделать мне больно, то мне небезопасно здесь», «если я был наказан ни за что ни про что, то мир несправедлив и неупорядочен»).
2) идентичности и роли, формирующиеся в отношениях, их устойчивость и непрерывность, н-р: «я – дочь», «я – мать», «я – жена», «…и это так есть и будет». Это ответ на вопрос «кто я?», вопрос про мое персональное позиционирование и принадлежность («если я больше не дочь, то кто я?», «если я больше не мать, то кто я?», «если в семье больше нет родителя/ребенка/мужа, то что теперь есть моя семья?».
3) характеристики самих отношений - их прочность, глубина и значимость (сила привязанности, смысл), н-р: «я тебя люблю», «ты мне важен», «ты смысл моей жизни». Это ответ на вопрос «с кем я?», «как мне с тобой?» и «как мне без тебя?», вопрос про принадлежность и чувства («если ты больше не со мной, то что теперь с моими чувствами?», «если мы не вместе, то в чем теперь смысл моей жизни?».
А теперь про то, что теряем.
Потеряв мать и отца, мы теряем позицию «2» - «я больше не дочь/сын», «кто я без тебя?» и позицию «3» - «ты больше не со мной – и без тебя мне плохо».
Потеряв супруга, мы также теряем позицию «2» - «я больше не жена/муж», «кто я без тебя?» и позицию «3» - «ты больше не со мной – и без тебя мне плохо».
Потеряв ребенка на начальной стадии его развития, мы теряем только «1-ю» позицию - «моего продолжения нет, поэтому и меня нет», частично – «2-ю», а если ребенок еще не родился, и идентичность «я – мать/отец» еще не сформирована, то 2-я позиция не пострадала (здесь будет фрустрация, но не потеря); и частично «3-ю» - «ты больше не со мной – и без тебя мне плохо» (в случае, если успела сформироваться привязанность, а если нет, то также будет только фрустрация, но не потеря).
Потеряв подросшего ребенка, мы теряем все три позиции: «1-я» - «моего продолжения нет, поэтому и меня нет», «2-я» – «я больше не мать/отец», «кто я без тебя?», «3-я» - «ты больше не со мной – и без тебя мне плохо».
Можем пойти дальше и поговорить, например, о хомячках (а вот смеяться в этом месте не надо). Итак, что теряем? «1-ю» позицию – нет, не теряем («мир, конечно, не совсем безопасен и справедлив, но лично я жить буду»), «2-ю» – нет («кто я, когда у меня больше нет хомячка?» - «я такой же человек, окруженный другими людьми»), «3-ю» – да (!) («ты больше не со мной – и без тебя мне плохо») - здесь я поверю, да, здесь может быть плохо, потому что я привязался к своему зверьку и любил его. И это тоже горе в какой-то степени, и особенно для одинокого человека или ребенка.
Итак, что имеем в сухом остатке. Использовав, в основном, позиции психоанализа, социальной психологии и теории объектных отношений, а конкретно понятия идентичности, ролевых моделей, потребностей и привязанности (З. Фрейд, Э.Берн, Э.Эриксон, Дж.Мид, К.Хорни, А.Маслоу, Д.Винникот, Дж.Боулби), мы увидели, что глубина потери и горя зависит от того, насколько задеты такие важные позиции, как ядерный остов личности, ее идентичность и отношения.
НЕМНОГО ПРО РЕСУРС
Эти позиции – а именно ядерная часть личности, ее идентичность и отношения - мы также можем рассматривать, как опоры личности. Там, где задеты все три составляющие, где идет потеря ребенка, есть опасность «пролома», «проседания» личности горюющего, так как обрушение по всем возможным существующим фронтам не дает человеку шанса опереться хотя бы на что-нибудь. И наиболее опасным есть потеря ядерной части «я» как центрального конструкта. Родители называют это такими словами, как «жизнь закончилась», «меня больше как будто нет», «я умерла вместе со своим ребенком», «я делаю все машинально».
Что же остается в нас, когда уходят наши дети? Отвечу прозаично – остается, как его назвал Джеймс Бьюдженталь, телесное существование, выживание за счет отказа от духа. По той причине, что ценностей духа больше нет, место, где они гнездились, разрушено. Это похоже на то, как если бы мой дух стал бездомным. Говоря по простому, удалось выжить телу. Выжить и продолжить жить за счет отказа от контакта с собой, со своими чувствами и потребностями. К своим чувствам и потребностям в таком состоянии лучше не прикасаться, с ними лучше не встречаться воочию, иначе, как доводилось наблюдать, человек мог запросто провалиться в один из трех опасных люков - «убить себя», «убить другого, «сойти с ума». Нельзя допустить для себя до конца понять, что случилось. Нужен охранительный клапан. Сила удара от потери ребенка перекрывает возможности человека с ней справиться. И я бы здесь не храбрилась, если я еще хочу жить и оставаться в здравом уме.
Мое мнение таково, что в этом месте многие каноны психологии и психотерапии становятся разрушающими, так как написаны для полноценно функционирующей личности. К примеру, тезис о «настоящести», о том, чтобы быть «живым», «включенным», быть «в контакте со своими потребностями» не может принести горюющему родителю ничего иного, как еще раз «подключиться» к своему «живому» горю и проживать его снова и снова. Такой тезис опасен, так как нарушает и без того зыбкое приспособление человека к этому миру. Для сохранения жизни и хоть мало-мальски эмоционального благополучия гораздо продуктивнее оставаться в механистичном, обыденном, зашумленном и несколько диссоциированном состоянии, я считаю. Это не даст полноты, это не даст счастья, но это даст возможность продлить физическое существование. Если, конечно, оно ценно. Многие сходятся на том, что ценность остаться в живых существует больше для близкого окружения, нежели для самого горюющего. Как я называю, горюющий продолжает жить «из вежливости». Хорошо ли это, плохо ли, решает сам горюющий.
И ПАРУ СЛОВ О СЕБЕ
Лично я свой выбор сделала, и он о том, что я из двух стратегий – выжить душе или выжить телу, я выбрала «выжить телу». Так вышло. Раньше я не склонна была выбирать стратегии телесного выживания. Для меня это новое. Обычно я пренебрегала удобствами, сытостью и безопасностью, которые были так нужны телу, и выбирала поступать по возможности достойно, морально и человечно, хотя организм при этом мог очень и очень пострадать. Сейчас я понимаю, что для того, чтобы делать выборы в сторону достоинства, морали и других психически привлекательных вещей, надо иметь сответствующий психический ресурс. Но вот такого ресурса больше нет. Нет достоинства, потому что очень трудно сохранить достоинство в уязвимой позиции. Нет морали, потому что в мире больше нет порядка. Нет силы для того, чтобы проявлять себя, потому что вся она уходит на то, чтобы удержать себя от развала и противостоять боли. На своей странице в соцсетях я написала, что я закончилась как проект. Конечно же, я имела в виду свое психическое содержимое. Но не стану скрывать, если в нашей стране появится возможность уйти по медицинским показаниям, я сделаю это немедленно. И моя семья об этом знает. Я хочу это сделать, потому что мне претит выбор выживания тела за счет девальвации души. Душа тратится на работу горя, но я не выбирала такую работу. И я хочу прекратить это принуждение. А также мне очень болит. И это никогда не проходит. Я как Золушка из фильма – я так устаю от своей боли, что даже во сне мне снится, как я устала. Моя бабушка, приближаясь ко времени своего ухода, часто говорила – дети мои, как я устала. Как же я устала. Я так хочу отдохнуть. Пусть Господь меня услышит.
И я тоже хочу отдохнуть, говорю я себе вслед за своей бабушкой. И если Он меня не услышит, то я и сама могу о себе позаботиться.
2021-06-10
