Когда ты слаб, есть соблазн тебя сожрать. Я это почувствовала, когда смерть забрала у меня сына. Смерть – ненасытная штука. Когда в нее обрушается кто-то один, она утягивает за ним целую цепочку. Ты инфицирован ее касанием, и это ее главный Закон. Он непреложен так же, как и Закон жизни. За тобой охотятся, тебя загоняют в угол и закалывают копьем. Ты представляешь интерес. Ты как экспонат в кунсткамере. Вот почему ты испытываешь стыд. Вот почему тебе невыносимо стыдно писать даже эти строки. Но ты их пишешь. Потому что Смерть еще не знает, что ты @бнутый. Она не рассчитывала на этот пост. Она надеялась, что ты сольешься и станешь заживо гнить в своей арендованной комнатушке с видом на мусорные баки. Что ты инфицирован и скоро сдохнешь. Но ты умыт, ты, с@ка, напомажен и даже с блестящим браслетиком на правой руке. Ты собран, ты дерзко шутишь, ты смеешь идти в магазин, ты указываешь продавщице, что она затырила твою соточку в свой правый карман, и надо бы тебе эту соточку отдать. И продавщица краснеет и возвращает - ах, как я невнимательна, пардоньте. Нет, ты как раз очень внимательна. Ты очень внимательна. Ты все как раз увидела. Ты увидела, что меня можно слопать. Сожрать. Облапошить. Обчистить. Ободрать. И ты знаешь, что я сейчас не имею дохода. И это написано на моем лице. Размазано тревожной растекающейся акварелью по основе сырого еще холста моей освежеванной души. И ты также знаешь, что меня обдала своим дыханием Смерть. И мое лицо от этого скукожилось, а плечи опали. И я гожусь теперь только на расходный материал. Да. Но я неожиданно дерзю, я оказываюсь живой и этим свожу тебя с ума. Ведь соточка уже грела тебе бедро. И вдруг такая незадача. Да меня убить мало.
Или вот моя работа. На работе еще круче. Почему я не падаю на четыре лапы и не лаю на прохожих? Не мяукаю, просунув морду в дверную щель? Не бегаю по улице без трусов с пеной у рта, как полагается ополоумевшей от горя матери, потерявшей ребенка? Как? После такой потери? Вернулась в строй? Даже странно. Я провожу тренинги? Супервизии? О@уеть. Да она монстр, скажут обо мне. Ничего, мы на этого монстра управу найдем. Нечего здесь колеблить нам устоявшиеся основы нашего мироздания. Мы сейчас донос нашлепаем на нее. Как в лучшие времена. И мой начальник отдела стучит на меня, что я, не спросясь, переместилась внутри здания из кабинета А в кабинет В и смею там проводить занятие. Поднимается вся начальственная рать. Телефон разрывается. Меня ищут, подключив местный сыскной отдел. А я за стенкой. Я не могу взять трубку. У меня процесс, сидит группа, в группе плачет человек, у человека может быть впервые за всю жизнь что-то сдвинулось внутри, ему сейчас очень нужна моя поддержка и мое внимание. Я держу человека, держу группу, держу себя, как тонкое суденышко в шторм, держу в ушах вибрацию вызова, а в животе зажимаю страх грядущего наказания. В какой-то момент звук начинает обратно выливаться из ушей, скатываясь обжигающей лавой по щекам. Мне надо секунду времени, чтобы за что-то ухватиться. – Люблю тебя – говорю сыну, которого больше нет, но глаза которого смотрят прямо в мое сердце. Говорю так каждый раз, когда от меня ничего не остается. И это чувство снова выносит меня на поверхность. И так и в этот раз. Заканчиваю работу, все выжили, всем хорошо, все идут отдыхать, а я иду делать отчет о прогуле, который был вовсе не прогул, а необыкновенная польза, как оказалось. Мир, ты сошел с ума. Ты завидуешь той, которая всего лишилась. Значит, у тебя не было и этого.
2019-09-28
